Дорогие мои – Тамара, Боря, Валерий!…
Писать в Союз трудно, мы живет как бы в разных психических и даже физических измерениях, одни и те же понятия наполнены совершенно разным содержанием, сама механика жизни — другая. Философствовать на эту тему скучно, и мне нелегко объяснить, почему мы вынуждены страховаться и думать о будущем, что на деле означают наши астрономические доходы, почему, если мне нужны деньги, я обращаюсь не к друзьям, а в банк, как Лена отважилась родить в стране, где один день в больнице стоит 500 долларов, на что уходит 70% заработанных нами денег, как случилось, что на меня больше десяти раз подавали в суд, и почему при общем долге в 22 с половиной тысячи долларов мы улыбаемся и не задумываемся о самоубийстве. Живя в Америке, ты обрастаешь запутанной системой кредитов, ссуд, дотаций, и пока ты работаешь, можно балансировать на этой основе, но в любой день может произойти катастрофа, и ты останешься буквально на улице с детьми и старухой, а набранное тобой барахло увезут в неизвестном направлении. Потому что мы не американцы, никакого фундамента, никакой основы у нас нет.
В Америке, конечно, очень много хорошего, все лучшее относится к традициям — свобода, доброжелательность, юмор, но мы выросли в совершенно другом мире и с величайшим трудом приспосабливаемся к здешним условиям. К идее свободы тут относятся болезненно, даже патологически, мой сосед-пуэрториканец заводит кошмарную музыку, и если я сделаю ему замечание, он даже не нахамит в ответ, он просто не поймет, что я имею в виду, он будет потрясен — ведь я посягнул на его свободу, на его «прайвеси». Прайвеси — местное заклинание, означает — «частная сфера» и оберегается с неистовой силой. Девку, которую трахаешь, нельзя спросить, где была вчера – это нарушение прайвеси, Катя встречается с мальчиками, но я решительно ничего о них не знаю — это ее прайвеси, если человек идет в феврале босиком по улице, никто не поворачивает головы в его сторону, чтобы не нарушить его ебаного прайвеси, не посягнуть на его свободу. При этом, вонючий Хинкли, фашист и засранец, чуть не пристрелил старика-президента с трясущейся головой и кличкой “Индюк”, и эта мразь через месяц выйдет на свободу, и вся Америка будет выражать сочувствие ему, а не чудом уцелевшему президенту.
Если в иных краях людей тяготит недостаток свободы, то тут ее слишком много, и свобода одного человека запросто нарушает границу свободы другого. В Нью-Йорке фактически идет гражданская война, каждый день здесь убивают больше народу, чем в Афганистане и Бейруте, больше 2.000 в год, люди поголовно вооружены, тезис «Лучше быть красным, чем мертвым» — не пустой звук, обыватели говорят: «Лучше уж коммунисты, чем грабители и убийцы» и так далее…
Я, пожалуй, буду рассказывать о конкретных делах, а рассуждать – хрен с ними, времени и бумаги не хватает.
С первых месяцев в Америке я занимался исключительно русскими делами, начал выпускать демократическую альтернативную газету / 48 страниц формата «Недели»/, она стала популярной, я даже что-то зарабатывал, нажил миллион врагов среди авторитаристов из Максимовской банды, среди монархистов, сионистов, которые дико гордятся, что хуй у них на полмиллиметра короче, чем у других народов, среди так называемого «морального большинства» — что есть разновидность фашизма, короче, среди правых дикарей и фантазеров. Надо сказать, обстановка в эмиграции помойная, ярлыки вешаются быстрее, чем в Союзе, стоит положительно упомянуть, например, Шукшина, и тебя объявят просоветским и даже агентом КГБ, организуют какие-то дикие кампании по бойкотированию советских фильмов, в Калифорнии по ошибке бойкотируют «Смирновскую» водку, хотя водочный фабрикант Пьер Смирноффф умер, кажется, задолго до революции.
Короче, известность была довольно шумная, очень поддерживали американские слависты, наши говноеды стонали от бешенства, рисовали на меня карикатуры как на сиониста и антисемита — одновременно, написали обо мне в общей сложности книгу страниц на 400, один довольно талантливый, но гнусный тип Наврозов выпустил обо мне повесть под названием «Простой советский парнишка» и так далее. Повторяю, американцы нас очень любили, хвалили новый живой язык и юмор, но потом я сделал несколько глупостей, не закрепился в газете юридически, потерял все свои акции, к тому же мои партнеры оказались мерзавцами, и главный из них – племянник Израиля Моисеевича – Боря Меттер. В результате я лишился независимости, стал хорошо оплачиваемым наемником, газета попала в руки одного венгерского еврея, и постепенно меня выжили. С одной стороны, это, конечно обидно, и потеряно время, и английского я не учил, но с другой стороны из-за газеты тормозились мои литературные дела, контакты с американскими журналами и издательствами, и потому, в стратегическом плане уход из газеты был разумным. Ко времени моего ухода Лена купила наборную машину за 14 тысяч/ разумеется, в кредит и на дотацию/ и стала брать заказы. У меня к этому времени вышли три книжки по-русски и одна по-английски, плюс было три рассказа в “Нью-Йоркере”, мне платили по 4 000 за рассказ, что позволило вставить всей семье зубья и родить сына Колю. Затем у меня появился / с помощью Бродского/ контакт с очень крупным издательством, я получил аванс, книжка выйдет весной или в начале лета по-английски, а по-русски в этом сентябре. Кроме того, меня напечатал “Плейбой”, и я заимел хорошего литературного агента, а это большое дело. Короче, вот уже месяцев пять мы не служим, Лена стучит на машине, я халтурю на радио и сочиняю прозу. Зарабатываем мы 15 – 18 тысяч в год, 600 в месяц стоит квартира с услугами, 80 – наборная машина, 100 – страховки, 140 – разные выплаты по кредитам, так что на конкретную жизнь остается немного. Но и это все крайне не стабильно, в любую минуту могут прекратиться Ленины заказы, лопнуть контракты, с радио меня давно выживают, агент пошлет меня, как только перестанет на мне зарабатывать, короче, спокойным можно себя чувствовать, если заработать двести тысяч, положить их в банк, и жить на проценты, но, во-первых, этого не произойдет, а во-вторых, банк тоже может лопнуть.
Стабильности нет, достатка / по американским меркам/ нет, только недавно появилась какая-то человеческая мебель, долги со всех сторон обступают и душат, и тем не менее, жить тут весело и занятно. Страна необычайно яркая, динамичная, без конца происходит что-то фантастическое, почтовый ящик лопается, оба телефона звонят, не переставая.
У меня — еженедельная халтура на радио, какие-то гонорары в издательствах и журналах, плюс выступления и лекции. Сначала я боялся ездить, но оказалось, что все это весьма комфортабельно, я был в Детройте, Чикаго, Филадельфии, Бостоне, Северной Каролине, Минессоте, Калифорнии, участвовал в двух международных конференциях, на одном симпозиуме полчаса говорил по-английски и чуть не умер от напряжения.
Сейчас я уже точно знаю, кто хорошо устраивается в Америке. Это ученые с мировым именем, хорошие инженеры / не администраторы/, освоившие язык, ремесленники, авантюристы, то есть энергичные, деловые люди с высоким коэффициентом моральной неразборчивости. Всяческие гуманитарии /художники, писатели, и в особенности актеры и кинематографисты/ — здесь хуже таракана. Из художников неплохо зарабатывает – Шемякин и еще двое-трое, вроде Левы Збарского, занимающегося оформительством. Из киношников продвинулся один Миша Богин, и то – недавно и, может быть, ненадолго. Из музыкантов хорошо живет Барышников / если можно причислить его к музыкантам/, он невероятный богач, и его портреты попадаются даже в хозяйственных магазинах. У него, у единственного, настоящая мировая известность, затем идут Растропович и Годунов, который стал плейбоем, мелькают афиши Беллы Давидович и все, у остальных дела обстоят куда скромнее. Из писателей все хорошо у Бродского, он первая фигура в американской литературе, летает по всему миру, получил так называемую “Премию гениев” / 35 тысяч в год на пять лет/, без конца дает интервью по самым лучшим каналам телевидения. По-прежнему на огромной высоте Солженицын, хотя его известность падает, а доходы резко уменьшаются. Дальше идет большой интервал, а потом следует группа из 5 – 6 человек – Аксенов, Войнович, Гладилин и так далее, сюда же отношусь и я, это те, кто зарабатывает литературой, причем, Аксенов, например, среди русских весьма известен, но в американской сфере мои дела обстоят гораздо лучше, я печатаюсь в лучших журналах и контракт у меня с лучшим издательством. Посылаю вам одно из писем Воннегута и вырезку из энциклопедии – из чистого хвастовства. Кстати, передо мной в этой энциклопедии идет Довженко, и о нем написано куда меньше. Короче, для меня лично эмиграция была единственным выходом, единственной дорогой к литературе. Человек я, видимо, поверхностный, и очень горжусь тем, что Чивер незадолго до смерти / кстати, он был алкоголиком/ подарил мне книжку с надписью – “Мастеру современной прозы”.
Живем мы в дорогом / сравнительно/ районе, в худшей его части, я довольно много езжу, Катя подрабатывает в кондитерской, а деньги тратит на бесчисленные наряды. Она – чрезвычайно эффектная девица в чуждом мне андалузском стиле. Мать моя отчасти помолодела, отчасти грустит, вернее, грустила, потому что теперь родился мальчик Коля /Николас/, и мать с ним возится. Ребенок толстый и веселый. Когда он родился, некий Андрей Седых, которого в действительности, разумеется, зовут Яков Моисеевич Цвибак, бывший секретарь Бунина и редактор старейшей русской газеты на Западе, написал мне: «Надеюсь, ваш сын не вырастет журналистом, потому что бороться со следующим поколением Довлатовых я уже не в состоянии»…
Люди здесь страшно меняются, Парамонов стал черносотенцем и монархистом, Люда Штерн – писательницей, Бобышев злой, как пантера, Игорь Ефимов стал бизнесменом, у него свое издательство размером с письменный стол. Со всей эмиграционной верхушкой я хорошо знаком, есть среди них симпатичные люди, есть и не очень, но дружу я только с Синявскими, Андреем и Машей, и еще с югославским диссидентом Михайловым, человеком редкой прелести. Максимов и Марамзин меня ненавидят, как левого, красного и еще не знаю какого, Аксенов приятный человек, но замкнутый и равнодушный, Войнович жил в Мюнхене, а сейчас работает в Принстоне, и мы видимся только на конференциях. Поразительные вещи произошли с Кириллом Владимировичем Косцинским. Его еще в Австрии бросила жена Аня, он приехал в Гарвард, получил неслыханную стипендию – 23 тысячи в год, кроме того, ему дали бесплатную секретаршу для составления словаря матерщины, он женился на этой секретарше по имени Джоан, которой 35 лет, заболел раком легких и через месяц абсолютно вылечился. Я его недавно видел в Бостоне, он спрашивал про Борю.
Донат (Донат Мечик — отец С. Довлатова -прим.) живет в Нью-Йорке, рядом с Ксаной, которая родила дочку Юлю, и ее мужем – Мишей Бланком, который работает в авиакомпании “Панам” и получает кучу денег. Донату очень не хватает изысканного театрального общества, молодых барышень, Дома искусств и почета, согласиться же на спокойную старость в прекрасной квартире, у телевизора с книжкой /собственного сына/ в руках он не хочет. Он печатается в местных газетах, иногда в силу политической близорукости пишет: “…Это был самый счастливый день моей жизни. Я получил приглашение на банкет, где присутствовал лично товарищ Жданов…”, тем не менее, он ропщет и ругает Америку за жару и басурманский язык.
Сам я английского по-прежнему не знаю, читать еще как-то могу, но говорю очень плохо, лекции читаю по бумажке, а если со мной заговаривают неожиданно, то не понимаю абсолютно ничего. Худо еще и то, что большинство моих американских знакомых – слависты или переводчики, и с ними я говорю по-русски. Телевизор смотреть / что очень помогает/ — нет времени.
С алкоголизмом получилось так. Я сначала пил, затем понял, что скоро околею, и тогда меня вылечили каким-то фантастическим уколом. Этот укол действовал два года, затем я, что называется – развязал, это было в мае, пил девять дней, ездил по злачным местам, наделал множество долгов, потом изнемогал от мучений, позвонил тому же доктору и снова сделали мне укол. Теперь опять не пью. Вообще, алкоголиков здесь мало / в нашем понимании/, и пить здесь страшно, потому что деньги практически не кончаются, всегда можно достать еще, магазины открыты всегда, бары работают круглые сутки, а опасности, самые реальные, подстерегают на каждом шагу. Здесь и в обычном состоянии страшновато ездить по городу, так что же делается с человеком на шестой день похмелья!!! Тормоза скрипят, полицейские машины ревут, джаз отовсюду грохочет, а навстречу идут пятеро негров с разрисованными харями…
Нью-Йорк, действительно, опасный город, но к этому привыкаешь, к чувству опасности, как выяснилось, можно привыкнуть, и оно даже придает жизни какой-то привлекательный оттенок. У меня два пистолета, дома у входа стоит алебарда, которую мне привез друг из Испании, Лена раньше ездила в метро с газовым баллоном, а теперь сидит дома. Катя ничего не боится, возвращается черт знает откуда в час ночи. Правда, мальчики здесь довольно рыцарственные, и у все у них машины…
Мальчик Коля очень симпатичный, всем улыбается, недавно я его оставил в коляске на полминуты, а когда вышел из магазина, то увидел, что его тискают две пожилые негритянки с криками: “Кис ми ту”, что означает – “Поцелуй меня тоже!”…
Да, забыл сказать про Шарымову. Когда меня выжили из редакции, мои сторонники тоже ушли, и теперь Наталья очень бедствует. В придачу ко всему, ее бросил сожитель. Теперь она без мужа, без зубов, без работы, без талии и без жилья. Недавно мы с Леной подарили ей денег. Когда-то ее сожитель Алик спросил меня: “ Скажите, что было между Натальей и вашим старшим братом?”. Я ответил:” Алик, у моего старшего брата, действительно, был роман с Наташей, но вас это не должно беспокоить, потому что это случилось за год до вашего рождения…”
Теперь о делах. Я ужасно давно ничего не посылал, но вчера ездил специально в район с доступными ценами, купил Боре и Валерию по джинсовому костюму “Ли”, куртки и брюки, купил также зимнюю обувь для Саши Зибуновой, джинсы для Тамары и разные мелочи. Завтра же куплю зимнюю куртку для Саши с капюшоном, я ее вчера присмотрел, но деньги кончились, и скоро отправлю, Тамаре – авиа, чтобы Саша получила к дню рождения, а Боре и Валерию – морем. Простите, если что не так. Надо бы посылать больше, но как-то не выходит, к каждому твоему доллару со всех сторон протягивается щупальца капитализма, наличные деньги как-то мигом исчезают, они здесь полны реальности, со всех сторон глядят на тебя нужные вещи, отовсюду торчат счета, сегодня пришел счет за телефон – громадный и счет из техасской больнице, где у Кати месяц назад вытащили занозу из пальца …
Боря! Я говорил с несколькими/ тремя, русскими врачами о твоей волчанке. Все они говорят, что здесь она лечится плохо, что используются те же преднизалоновые гормональные препараты, что они совершено те же, что и в Союзе. Здесь очень развита хирургия и зубоврачебное дело, а фармакология мало чем отличается от советской. Например, болеутоляющие средства здесь слабее, чем в Союзе, я это понял, когда страдал зубами. Мне ничего не стоит купить это лекарство и отослать его хотя бы через фонд Алика Гинзбурга, они занимаются такими пересылками вполне легально, но все все врачи говорят, что это бессмысленно. Мне очень жаль, что все это так, и не думай, что я ленюсь или отлыниваю…
Дальше, и это тоже относится к Боре, дело такого рода. Нам стало известно, что моей матери завещаны деньги / 1 000 или чуть больше рублей/, то ли Ниной Николаевной, то ли какой-то их общей подругой. Эти деньги лежат на счете № 01 71 12, в сберкассе 1879.046, Б. Проспект Петроградской стороны, д.31. Я звонил в Сов. представительство ООН и в Посольство и понял, что получить эти деньги здесь будет трудно, и что хороший адвокат не станет заниматься такой чепухой. Тогда я позвонил знакомому нотариусу и спросил, как оформляется доверенность. Оказалось, что и это непростое дело, мы должны составить доверенность на двух языках, заверить подпись у ньюйоркского нотариуса, затем у штатного, в Олбани, и наконец – в Вашингтоне. К четвергу я подготовлю бумаги, еще через начну их посылать в эти три инстанции, а затем вышлю Боре эту доверенность. Боря должен будет объяснить в сберкассе, что им выгоднее выплатить деньги в рублях и советскому человеку, чем отдавать валюту несоветскому человеку, который этого в результате добьется. Если из этого что-нибудь получится, то желательно разделить эти деньги с Тамарой, а Валерия угостить водкой и сосисками. Бумаги отошлю в течении месяца точно.
Ну, пора заканчивать, Я вас очень люблю, всем без конца о вас рассказываю, вы фигурируете во многих моих сочинениях и так далее. Если между нашими странами когда-нибудь наладятся отношения, то я вас крепко обниму, на что не теряю надежды. Надеюсь я также и на то, что моя дочка Саша когда-нибудь увидится со мной, со своей бабушкой, сестрой и младшим братом. Вы все мне дороги так же, как мои родные, живущие вместе со мной. Тамару особенно благодарю за дружбу, а вас всех – за чувства, которых я, видимо, не достоин, и которые, тем не менее, составляют счастье моей жизни. Обнимаю вас, родные и любимые. И как говорится, не поминайте лихом.
Валерий, если в твоей посылке окажется что-то женское, это – для Тани Юдиной, независимо от того, в каких вы с ней отношениях.
Всем знакомым — привет. У меня все хорошо, а плохо только то, что нет вас.
Крепко обнимаю. Ваш Сергей
12 июля.(1982)