Последние два-три десятилетия XX века отмечены одним очень странным явлением. На наших глазах появилось подозрительно большое количество людей, прежде всего женщин, чьи тела с уверенностью можно было бы назвать стройными, изящными и даже откровенно худыми. Исследователи, обратившие внимание на этот факт, констатируют, что к началу восьмидесятых годов в культуре сложился новый эталон тела, который вызывает откровенные симпатии большинства. Сообщается, например, что телесные параметры победительниц конкурсов типа «Мисс Америка», популярных моделей и звезд «Плэйбоя» значительно изменились по сравнению со стандартами прошлых лет1. Среди множества распространенных объяснений этой тенденции более всего обращают на себя внимание исследовательские программы, вращающиеся вокруг проблемы, трактуемой в качестве комплексного феномена, касающегося произвольных регуляций веса тела. Рассмотрим коротко этот сюжет, опираясь на уже существующие интерпретации.
Пол Гарфинкель и Дэвид Гарнер указывают, что впервые об Anorexia Nervosa упомянул врач из Оксфорда В. В. Гулл (W. W. Gull) в 1868 году, который, следуя медицинским классификациям своего времени, рассмотрел ее как один из аспектов истерии. Еще через шесть лет (1874) это понятие было использовано Э. Д. Лесгю (Е. D. Lesegue)2. Джоан Джэйкобс Брумберг также соглашается с тем, что первые случаи анорексии стали известны медикам не раньше второй половины XIX столетия. По ее мнению, медики не стремились к специальному диагностированию анорексии, поскольку видели в ней более общий случай истерии3. При этом все исследователи соглашаются с тем, что вплоть до последней трети XX века вопрос об Anorexia Nervosa оставался малоинтересным для медицинского знания.
Всплеск интереса к анорексии начался где-то с 1973 года, когда врач Хильда Брук опубликовала свое исследование, в котором развернула дискуссию об Anorexia Nervosa в связи с расстройствами в области питания и специфическим положением женщины в рамках современной культуры4. На ее публикацию живо откликнулась многочисленная медицинская общественность, феминистская критика и различные исследователи современных культурных процессов.
Медицинские представления об Anorexia Nervosa, не отличаясь единством трактовок, совпадают, в основном, в том, что анорексия является одной из форм психопатологий и схожа, например, с таким заболеванием как булимия. Джеймс Дойл и Мишель Палуди приводят обильные статистические данные, согласно которым число подверженных Anorexia Nervosa непрерывно возрастало с 1970 года, и большинство среди больных всегда составляли молодые женщины и девушки в возрасте от 12 до 25 лет. Численность мужчин, больных анорексией, меньше в двадцать раз5. Обоснованность медицинских трактовок анорексии как патологии подкрепляется тем фактом, что число больных, умирающих от Anorexia Nervosa, достигает 15% 6. Не менее эффектную статистику патологических случаев Anorexia Nervosa приводит доктор Стивен Левенкрон, который, кроме того, указывает, что анорексия более всего распространилась среди студенток колледжей, которые опрометчиво пытаются контролировать свой вес, прибегая к помощи рвотных, слабительных и мочегонных средств7.
Среди наиболее распространенных медицинских интерпретаций Anorexia Nervosa преобладают те, что сформулированы в духе традиционного фрейдизма. Согласно этим трактовкам, — а они касаются лишь женских случаев, — анорексия является выражением психосексуальных страхов девушки по поводу возможной беременности и сексуальных домогательств со стороны мужчин. В этом смысле анорексия рассматривается как страх перед большим животом и увеличенной грудью, присущих материнскому телу. Кроме того, в этой интерпретации прослеживается связь между анорексией и истерией, а также делается вывод о том, что Anorexia Nervosa является реакцией на сексуальные оскорбления и насилие8. Обобщая имеющиеся медицинские прочтения случаев Anorexia Nervosa, Гарфинкель и Гарнер отмечают, что анорексия в целом характеризуется тремя симптомами: серьезной самоиндуцируемой потерей веса, аменореей и страхом утратить контроль над своим аппетитом и стать толстой9.
В феминистской литературе анорексия не рассматривается как патология. При обсуждении этой проблемы авторы, как когда-то Фуко в случае с «истеризацией женского тела» в Викторианскую эпоху10, предпочитают говорить о медицинских регуляциях женского тела и видят в анорексии пример неоправданного медицинского беспокойства. Тем не менее, феминистская критика теперь не останавливается лишь на изобличении новейших стратегий медикализации тел, но идет дальше, привлекая внимание к более широкому вопросу о том, почему на Западе именно женское тело раз за разом становится областью апробаций новых форм власти и знания.
Джулия Вуд видит в Anorexia Nervosa лишь один из пяти возможных случаев современной патологизации нормального женского тела. По ее мнению, по той же дискриминационной логике разворачиваются современные заявления о ненормальности предменструального синдрома, менопаузы, волосатости ног и размерах женской груди. Однако Вуд связывает эти эксцессы не столько с заинтересованностью медиков в укреплении своей власти над женскими телами, сколько с ролью современных масс-медиа, культивирующих достаточно однозначные репрезентации женского образа и прибегающих к медикалистской риторике11. Тот факт, что анорексия — это преимущественно женское заболевание, побудил феминистских авторов сделать резонный вывод о том, что женский организм уязвим не столько для психопатологий и расстройств, связанных с питанием, сколько для тендерного давления, оказываемого на женщину современной культурой. Сюзан Бордо говорит, что медицинская модель совершенно недостаточна для рассуждений об анорексии12.
Чем подкрепляется гендерный статус проблемы Anorexia Nervosa? Можно предположить, что для этого есть два основания. Прежде всего, анорексия — это закономерный эффект, вызванный разрушением традиционных женских стереотипов и изменением границ женской активности в рамках нашей культуры. В другом случае, анорексия — это способ тематизации застарелого маскулинного беспокойства перед фантомным образом Женщины, в которой соединились голод, сексуальная неудовлетворенность и немотивированность поступков. В обоих случаях интерес к Anorexia Nervosa может считаться реакцией на эти гендерные изменения.
Итак, индустриализм разрушил традиционные женские функции в обществе: женщина перестала исполнять те виды домашних работ, которые были перенесены на фабрику. Однако индустриализм XIX века не поколебал, а отчасти усилил идеал деликатной и состоятельной женщины, защищенной домашними стенами и зависящей во всем от супруга. Викторианская мать буржуазного семейства оказалась в домашней изоляции, и ее угнетала скука13. Тогда же, кстати, стали проявляться многочисленные случаи истерии и женской инвалидности14. В XIX веке женщины из среднего класса были несвободны, и единственной ролью, которая гарантировала им социальное признание, была роль матери. Лишь в XX веке такая женщина добилась широкой самостоятельности: у нее появились собственные деньги и право политического голоса. Она потребовала рассматривать себя не только как мать, но и как гражданку, как активного агента экономических отношений, как деятельную сторону в сексуальных контактах. Проявлением этой независимости стала также и анорексия. Во всяком случае, нежелание уподоблять свое тело только модели материнского тела можно трактовать как феминистский протест против традиционных взглядов на роль женщины в культуре15.
Но этой логике уподобления противостоит другая. Для многих веков европейской эстетики худое женское тело — это еще и аллегория монструозного. Если полнота и мягкость неизменно ассоциировались с покладистой домашней женщиной, то анорексийное тело вызывало у зрителей страшные предчувствия. Этот образ множился в кризисные эпохи, когда разворачивалась «Война с Дьяволом» и начиналась «Охота на ведьм». В изобразительном искусстве конца XIX века, когда на Западе распространилась первая волна женского движения, как реакция на нее стали множиться образы женщин-вампиров, женщин-кастраторов, женщин-убийц. Повсюду в литературе и театре расцвели пышным цветом Саломеи, Далилы, Сфинксы и т.п. Апофеозом этой галереи галлюцинаций можно было бы считать образ Ненасытной Женщины16. На фоне этого архетипического образа анорексийное тело эмансипированной женщины XX века оказывается в двусмысленном положении, а гендерные основания Anorexia Nervosa становятся контрпродуктивными. Другими словами, феминистская критика тождества женского тела с телом матери имеет своей оборотной стороной пробуждение древних архетипов Чудовищной Женщины.
И все-таки феминистский аргумент в защиту неполновесного и худощавого женского тела нельзя считать безнадежно слабым. На самом деле он может быть усилен за счет выхода за пределы одномерного гендерного противостояния. Следует сразу же оговориться: не бывает нейтрально-гендерных тел, но ситуация с телом не сводится только к гендеризирующему прочтению. Случай анорексийного тела в современной консумеристской культуре вписывается в более многомерную логику развития, где гендер является одной из ряда переменных.
Anorexia Nervosa как пример озабоченности стройным телом может быть рассмотрена в более широкой исторической перспективе. В частности, нам хотелось бы здесь обратить внимание на связь между феноменом анорексии и практиками контроля, известными в западной традиции. Начнем с того, что в работах доктора Хильды Брук было явно указано на то, что для больных анорексией их упорное желание голодать и терять свой вес рассматривалось как позитивное самими пациентками. Так, одна из них высказывалась по поводу собственной склонности к голоданию следующим образом: «Вы делаете ваше тело вашим собственным королевством, где вы — тиран и абсолютный диктатор»17. Ким Чернин, демонстрируя пример анорексийного мышления, рассказывала о своих впечатлениях от голодания так: «Я осознала тогда, что моя тайная цель в диете состоит в намерении полностью уничтожить мой аппетит»18. Следуя этим суждениям, мы видим, что для аноректика, то есть человека, которого считают больным анорексией, его диета воспринимается как образ жизни, над которой может быть установлен полный контроль. Он не беспокоится из-за своего голода, наоборот, он проявляет волнение в связи с появлением у него излишнего аппетита.
На протяжении многих веков западной истории практики регуляции своего питания — диететика и пост — были важнейшими элементами культуры привилегированных классов. Их целью в той или иной форме было учреждение самоконтроля над желаниями, аппетитом и удовольствиями. В свою очередь, это стремление к самоконтролю удачно коррелировало с традицией греко-христианского дуализма души и тела, берущего начало от Платона и Августина. Умеренность в пище, особенно в христианской культуре, связывалась с контролем над сексуальностью и была важнейшей составляющей сексуальной этики. Например, Августин считал, что пища нужна лишь для поддержания здоровья, но если она используется для получения наслаждений, то это становится опасным: «Что для здоровья достаточно, для наслаждения мало»19.
Современное стремление управлять весом собственного тела за счет произвольного голодания в значительной степени совпадает с традициями самоконтроля. Но существуют и некоторые различия. Объектом самоконтроля в прежние эпохи были желания души. В современном мире этим объектом непременно становится тело и его количественные параметры. Новейшие ритуалы заботы о себе стали технологичными. К традиционным диететике и воздержанности в питании добавились изощренные физические упражнения (шейпинг, бодибилдинг), применяется фармакология и косметическая хирургия. Здесь же следует сказать и о распространившихся в рамках консумеристской культуры различных испытаниях на прочность, типа марафонских забегов, сверхдальних заплывов, триатлона и т.п. Конечно, может показаться, что между голоданием аноректика и наращиванием мышц бодибилдера существует огромная разница. Тем не менее и та, и другая практики исходят из идеи достижения полного контроля над своими возможностями, прежде всего, контроля над параметрами тела.
Фуко первому удалось показать, что практики самоконтроля в античном мире были делом представителей привилегированных классов, разделяющих идеалы старой аристократии. «Это была этика мужчин: этика продуманная, написанная и преподаваемая мужчинами и адресованная мужчинам — само собой разумеется, свободным мужчинам»20. Безусловно, это положение сохраняло силу и в последующие столетия.
Когда буржуазия пришла к власти, еще очень долго ее отношение к собственному телу отличалось от того, что практиковали выходцы из аристократических семей. Даже в начале XX века жизнь среднего класса не походила на те стандарты, которые выработала исчезающая аристократическая элита. По справедливому замечанию Хосе Ортеги-и-Гассета, пришел век «восстания масс» и крушения аристократических идеалов сдержанности и контроля над собой21. Эпоху, о которой говорит Ортега-и-Гассет, вполне можно было бы назвать эпохой раннебуржуазного отношения к телу. До самого конца XIX века тело представителя буржуазного мира было непосредственным знаком его благополучия. Толщина и упитанность мужчины говорили о толщине его кошелька. Об этом прямо говорит в своем исследовании Льюис Бэннер22. Однако уже в начале XX века дородность тела стала выходить из моды, и, прежде всего среди мужчин, представителей буржуазных кругов. Даже такой удачливый магнат, как Вильям Говард Тафт, чей вес достигал трехсот фунтов, в конце концов, вынужден был сесть на диету. Началась новая эпоха буржуазной политики тела.
С чем это было связано? Конечно же, с новым представ-лением о природе власти. Уже в первой половине XX века «властвовать» означало не столько обладать и накапливать материальные блага, сколько организовывать труд других людей и перераспределять ресурсы. Питер Дракер хронологически связывает эти события с периодом 1880—1945 годов23. Умение организовывать и распределять — это не только новый навык в организации производства, но и новый навык в управлении телом. Другими словами, «господствовать» стало означать также и управлять своим телом, а, например, «потреблять» — не потреблять лишь в конкретно-материальном смысле, но, прежде всего, в символическом: испытывать эмоциональный восторг от того, что можно обойтись без накопления запасов.
Вторая половина и особенно конец XX века отмечены еще большей активностью среднего класса по отношению к собственному телу. Одним из примеров этой кампании можно считать широкомасштабную войну с животом. В консумеристской культуре живот считается чем-то предосудительным. Живот кажется объектом, который то и дело грозит подорвать нашу власть над телом. Живот остается в историческом прошлом, во временах раблезианских великанов. В новом мире ему нет места. Словно гора он вырастает из недр плоти, грозя ее разорвать, обещая сделать ее чужой нам самим. Живот — это нечто таинственное и чудовищное, оборотень, вервольф, живущий в глубинах нашего тела. Живот вызывает ненависть. Теперь утверждается, что лишний жир, то есть всякий жир вообще, должен быть сожжен. В аптеках продаются всевозможные снадобья для сжигания жира. Медицина предлагает липосакцию. На рынке множится номенклатура продуктов, позволяющая толстым похудеть, а стройным добиться еще большей стройности. Нечего и говорить, что сказанное о животе в равной мере относится сегодня и к ягодицам. Взывая к гению медицины, телеэкран объявил войну целлюлиту. Во множестве появилась и соответствующая научно-популярная литература.
Любопытно отметить, как в XX веке изменилось отношение к мускулистому телу. У мускулистости всегда было много культурных значений. Например, в ней видели специфическое проявление мужественности и отличие от женственности. Но в более популярном социальном контексте мускулистое тело всегда ассоциировалось с ручным трудом, с неинтеллигентностъю, грубостью и нецивилизованностью. Сверкающее на солнце мускулистое тело почти всегда было телом черного невольника на плантациях. Но развитие индустриального производства изменило эти значения. Труд у конвейера уже не требовал мышечных усилий. В XX веке мускулистое тело стало знаком тех социальных групп, которые обладают обеспеченным досугом. Мускулы теперь выражают способность к самоконтролю и умению контролировать себя и свое окружение. Вслед за мускулистыми мужскими телами в современном мире в избытке стали появляться и мускулистые женские тела, тела культуристок. Мускулистое тело сегодня популяризировано масс-медиа.
Консумеристская культура ценит прежде всего моложавое и ухоженное тело. Это значит, что она благосклонна и к анорексийному телу, телу без дряблостей, без живота, телу, нахлдящемуся под суровым контролем. Если речь идет о женщине, то это, пожалуй, уже не тело Мерлин Монро, а одно из тел топ-моделей, а если о мужчине — то это тело атлета, может быть, супермена. В любом случае, это тело, чей вес всячески рассчитан, чьи объемы измерены. Об этом теле почти все известно. Откуда в современном мире такая одержимость этим телом?
Ким Черним, ссылаясь на опросы социологов, замечает, что у современных молодых людей страх утратить контроль над весом собственного тела гораздо сильнее, чем все остальные страхи, даже страх перед ядерной войной24. Не выражают ли эти мнения ответ на наш вопрос? В самом деле, в конце XX века, когда люди ощущают, что они не могут контролировать большое число вещей и событий, управляемых абстрактными системами, реальное, что они могут предпринять — это контролировать самих себя, то есть свои тела. В культуре, где выживание чаще всего зависит от милости специалистов, машин и высокоточных технологий, тело приобретает особый род уязвимости и зависимости. Нам кажется, что желание контролировать вес тела через диету можно рассматривать в качестве ответа на его зависимость от внешних факторов. Anorexia Nervosa — это своего рода эффект стремления к неуязвимости.
Кроме того, в консумеристких приемах контроля над телом сказывается и древняя мечта о бессмертии. Но теперь эта мечта подкрепляется не религиозными или философскими фантазиями, а сугубо научными. Теперь не жаждут слиться в сущностном единстве с Богом, но хотят сохранить свое тело крепким, стройным и эластичным. А это значит, в свою очередь, что при таком понимании стратегии контроля над весом оказываются провокацией. Мы не бессмертны. Чрезмерная одержимость диетой лишь отвлекает от радости существования.
В свое время Мэри Дуглас, рассматривая тело как систему естественных символов, показала, что традиционные общества были озабочены тем, чтобы всячески сохранять неизменность телесных границ: обращалось внимание на все выделения тела — слюну, экскременты, менструальную кровь25. Это внимание к телу было вызвано тем, что нестабильности природных явлений можно было противопоставить лишь одно: контроль над телом. Современные общества давно уже перестали быть природными. Нестабильность нашего существования сегодня в значительной степени зависит не от капризов природы, а от явлений социального порядка. В этом смысле понятно, что современную одержимость телом также можно считать попыткой адаптироваться к происходящим вокруг нас изменениям. По словам Энтони Гидденса, «диета связывает физическую внешность и самоидентичность с сексуальностью в контексте социальных изменений, с которыми индивиды пытаются справиться. Похудевшие тела сегодня уже не свидетельствуют об экстатической преданности, а скорее об интенсивности этой жизненной борьбы»26.
В заключение остается сказать, что актуальность современных дискуссий по поводу Anorexia Nervosa заключается, прежде всего, в том, что перед нами в очередной раз открывается замечательная возможность убедиться в том, что нет и не может быть самого по себе тела. Всякое тело — это всегда производная соответствующей формы контроля, превращающей тело в сеть новых значений. В консумеристской культуре анорексийное тело — воплощение всеобщей неуспокоенности и забота о себе.
К предыдущим статьям:
Масс-медийное тело как фантом Homo Immortalis
____________________________________________
1. Bordo S. Unbearable Weight: Feminism, Western Culture, and Body. Berkley et al.: University of California Press, 1995. P.45.
2. Garflnkel P. and Garner D. М. Anorexia Nervosa. New York: Brunner Mazel. 1982. P. 58—59.
3. Brumberg J.J. Fasting Gtris: The Emergence of Anorexia Nervosa as a Modern Disease. Cambridge: Harvard University Press, 1988. P. 41—125.
4. Bruch H. Eating Disorders. New York: Basic Books, 1973.
5. Doyle D. and M. Paludi. Sex and Gender. The Human Experience. Madison et al.: Brown and Benchmark Publishers, 1995. P. 279—280.
6. Van Buskirk S. S. A Two-phase Perspective on the Treatment of Anorexia Nervosa // Psychological Bulletin, 1977. Vol. 84. P. 529-538.
7. Levenkron S. Treating and Overcoming Anorexia Nervosa. New York: Warner Books, 1982. P. 1.
8. Bruch H. The Golden Cage: ТЪе Enigma of Anorexia Nervosa. New York: Vintage, 1979; Schechter J. et al. Sexual Assault and Anorexia Nervosa // International Journal of Eating Disorders», 1987. Vol. 6. P. 313- 316; Calam R. and Slade P. Sexual Experience and Eating Problems In Female Undergraduates // International Journal of Eating Disorders, 1989. VoL 8. P. 392—397.
9. Garftnkel P. and Garner D. M. Anorexia Nervosa. New York: Brunner Mazel, 1982.
10. Фуко М. История сексуальности. Т. 1. Воля к зданию. С. 205— 206, 225—226.
11. Wood J. Т. Gendered Lives: Communication, Gender, and Culture. Belmont, California: Wads worth PublUhlntf Company. 1994. P. 250-252.
12. Bordo S. Unbearable Weight: Feminism, Western Culture, and Body. P. 53—54.
13. Тэннэхил Р. Секс в истории. М.:Крон-Прссс, 1995. С. 327—328.
14. Smith-Rosenberg С. The Hysterical Woman: Sex Roles and Conflict Nineteenth-Century America // Social Research, 1972. Vol. 39. (4). P. 662-678.
15. Эту точку зрения предлагают: Сhernin К. The Obsession: Reflections on the Tyranny of Slenderness. New York: Harper and Row, 1981. P. 102—103; Seldenberg R. and De Crow K. Women Who Marry Houses: Panic and Protest In Agoraphobia. New York: McGraw-Hill. 1983. P. 88—97.
16. См.: Фукс Э. Иллюстрированная история эротического искусства. М., 1995. С. 406.
17. Bruch Н. The Golden Cage. P. 65.
18. Chernin K. The Obsession. P. 8.
19. Августин Аврелий. Исповедь, X, XXXI. 44.
20. Foucault М. The Use of Pleasure. Vol. 2 of The History of Sexuality. New York: Vintage, 1990. P. 22.
21. Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс // «Дегуманизация искусства» и другие работы. Эссе о литературе и искусстве. М., 1991. С. 40, 80-94 и др.
22. Banner L. American Beaty. Chicago: Chicago University Press, 1983. P. 53-55.
23. Дракер П. Посткапиталистическое общество // Новая постиндустриальная волна на Западе: Антология. М., 1999. С.70
24. Chernin K. The Obsession. P. 36-37.
25. Douglas M. Purity and Danger: An Analysis of the Concepts of Pollution and Taboo. London and New York: Routledge. 1994. P. 115-129.
26. Гидденс Э. Фуко о сексуальности // Социология сексуальности. Антология. СПБ., 1997. С. 33