В консумеристской культуре рекламируемый масс-медиа образ юношески стройного тела находится в видимом противоречии с жизнью тел, принадлежащих «третьему возрасту». Отношение к старческому телу во многом укладывается в формулу, которую вывел Бодрийяр. «Старость стала всего лишь маргинальной и крайне асоциальной частицей жизни».¹ При всем радикализме этого высказывания оно претендует на то, чтобы наиболее полно выразить смысл отношения современной западной культуры к телам «третьего возраста». Рас­смотрим внимательнее те процессы, которые дают право формулировать такие высказывания.

В традиционалистских культурах старость была экзоти­ческим явлением. Стариков было мало, и на них смотрели как на тех, кто обладает богатым жизненным опытом и авторитетом. Быть старым означало также обладать общественным признанием и удерживать в своих руках власть. «Благоговениение перед старостью лежало в основе всего патриархального быта».² По словам Элиаса Канетти, есть смысл уподобить стариков выжившим. «Старейшины — мужчины, которые по истечении определенного количества лет все еще живы, пользуются большим уважением уже у первобытных наро­дов. Обычно люди умирают там гораздо раньше: жизнь там опаснее, чем у нас, они более, чем мы, подвержены болезням. Требуется усилие, чтобы достигнуть определенного возрас­та, и оно вознаграждается. Старики не только больше зна­ют, не только извлекли массу опыта из пережитых ситуа­ций, они прошли проверку, о чем свидетельствует сам тот факт, что они живы».³ Старость, как о ней говорит Канетти, по крайней мере, старость мужчин, приятна и почетна. Схо­жее настроение доминирует и в знаменитой книге Цицерона, называющего старость «тихой» и «приятной».⁴

Старость как масштабное культурное явление — это «открытие» современной эпохи. У ее истоков лежит, прежде все­го, фабричный труд и кризис большой патриархальной семьи. В значительной степени можно говорить о том, что старость — это один из наиболее очевидных эффектов модернизации. Чтобы число старых людей в обществе непрерывно возрастало, потребовался затяжной экономический подъем XIX и значительной части XX века. Потребовалась устойчивая тенден­ция демографического роста и небывалый прежде всплеск численности городского населения. Нечего и говорить, что важнейшим условием «открытия» старости в XX столетии стали также и достижения в области здравоохранения.

Старость — это также и популяционный эффект. Говорить о старости стало возможным лишь тогда, когда загово­рили о «постарении» населения ведущих промышленных держав. Пока в сознании не сложилась идея населения, о старос­ти не могло быть и речи. По мнению Фуко, интерес к теме на­селения на Западе, возник к началу XIX века, когда впервые появились такие дисциплины как политическая экономия, демография и статистика, когда сформировались современные методы управления обществом.⁵ Благодаря этим знаниям, правительства стали узнавать о циклах высокой смертно­сти и рождаемости у населения, о закономерностях его существования и, конечно же, о старости.

До недавних пор проблема старости была не проявлена. Старики, сколько бы их не было, были отделены от остального мира замкнутыми сводами своих семей. Индустриализм раз­рушил эти традиционные структуры. Среди их осколков старость была опознана в своей жалкой немощи. В стремительно изменяющемся и молодеющем мире труд и опыт стариков оказался невостребованным. Если ему и находилось применение, то, как правило, в сельском хозяйстве и в упадочных областях экономики.⁶ В целом индустриализм привел к превращению мира старости в объект социальных практик исключения. Согласно Е. Ярской-Смирновой, «социальное исключение — это процесс депривации социальных субъектов от престижных, социально одобряемых ценностей, сопровождающийся стиг­матизацией индивидов или социальных групп, ведущий к самоизоляции, маргинализации идентичности и отражающийся в паттернах социального поведения»⁷. Оказавшись отрезанными от престижных сфер общественного производства, от материальных и духовных благ общества, от власти, информации и других ресурсов, старики попали в поле внимания зна­ния. Иначе говоря, современное знание о старости, и в частности, о старческом теле, выросло на почве практик исключения.

Территорией, из которой стало вырастать современное знание о телах «третьего возраста», выступил дискурс геронто­логии, дискурс позитивный и одновременно критический. «Геронтология оказалась на перекрестке многих наук и при­влекла различных специалистов — от изучающих старение на уровне молекулы и клетки до руководящих социально-демографической политикой государства»⁸. Геронтология ввела феномен старости в стройную систему понятий, дала первое всестороннее осмысление своего объекта в рамках нашей культуры, но главное — привлекла внимание к тем реальным проблемам, что сопровождают старого человека в со­временном мире. Прежде’ всего геронтология заговорила о дискриминации старческих тел, которая имеет место в индустриальных обществах. Во многом именно геронтология пове­ла речь о специфических нуждах «третьего возраста» и подго­товила общественное мнение к гуманистическому восприятию этих нужд. Обратимся к примеру.

Среди практик исключения и дискриминации старческих тел, которые господствовали на Западе в XIX и XX веках, особо обращали на себя внимание практики помещения людей «третьего возраста» в дома престарелых. Сама архитек­турная организация этих заведений, как правило, вынесенных далеко за черту города, блокировала почти всякую воз­можность для возвращения старого человека в мир активных социальных контактов. Даже и оснащенный некоторыми средствами коммуникации дом престарелых с его замкнутым периметром мыслился его обитателями как место буквального отчуждения человеческого существа от мира.

Геронтологические теоретизации в отношении старости и условий содержания пожилых людей в изоляции привели к существенному сдвигу. Во-первых, прозвучал чрезвычайно важный тезис: «Старость — это не болезнь»⁹. Во-вторых, стали считать, что, поскольку не все старики нуждаются в систематической медицинской помощи, но много тех, кто вполне способен к самостоятельности, то и организация их жилищного быта должна строиться иначе. Например, дома-интернаты в больших городах, имеющих постоянную тенденцию к расширению площади, могут оставаться в пределах го­родской черты, а целью всякого жилищного проектирования должно стать обеспечение высокого комфорта, предусматри­вающего учет всех потребностей старого человека.¹⁰ Геронто­логи резонно стали настаивать на том, что либерализация регламента в домах престарелых и создание благоприятных условий с необходимостью будут способствовать возвращению старого человека в мир широких возможностей, но при этом с необходимостью сохранят за ним право на уединение, столь ценное для пожилых людей. Таким образом, старость была открыта: не только как проблема, но и как реальность, которую оказалось необходимо вывести из гетто индустриального мира, установив ее сообщаемость с реальностью публичного и социально одобряемого существования.

К чему привел этот геронтологический сдвиг? Ко многим вещам, прежде всего, к стремлению социализовать старость. Мир старческого тела начал исследоваться инструментами биомедицинского знания: появилась гериатрия, начали исследоваться генетические и гигиенические факторы долголетия¹¹, обратились к изучению физиологии старения¹². Представители «третьего возраста» активно включились в политическую деятельность, демонстрируя себя как мощная политическая сила, способная отстаивать свои групповые интересы. При этом на Западе сложилась любопытная закономерность: старики, хотя и создают иногда особые политические партии, обычно предпочитают объединяться в региональные организации и сообщества по месту жительства, поддерживая есте­ственную тягу людей к неназойливому коллективизму.¹³ Наряду с медикализацией и политизацией в конце XX века име­ет место и экономическая социализация старости: привлечение к посильному труду, организация финансовых поощре­ний, работа пенсионных фондов и т. п. В кризисных условиях России 90-х годов XX века все эти три типа геронтолого-социальных стратегий пребывают в плачевном состоянии¹⁴. Повсюду, где экономический потенциал общества оказывается недостаточным, старость превращается в дурную бесконечность выживания, сопровождаемую бедностью, нищетой, плохими условиями обслуживания и т. п. Отношение к ста­рости при индустриализме то и дело подвергается проверке на благожелательность и терпимость.

По сравнению с тем, как относится к старости индуст­риализм и вся ранняя модернистская культура, консумеристское отношение к старости, несомненно, кажется более гуманным. При консумеризме восприятие старости и старче­ского тела уже не является откровенно враждебным, но его нельзя назвать и благожелательным. Тиражируемая средствами масс-медиа идеология прекрасного молодого тела побуж­дает к негативной оценке всего того, что противоречит этому возрасту: морщинистой коже, стоматологическим дефектам, редким и седым волосам, то есть физическим признакам старости. Не существует открытых заявлений против старости, но массовым образом продуцируется брезгливое неприятие тех значений, из которых складывается образ старческого тела. Происходит косвенная дискриминация.

На основе консумеристской дискриминации старческого тела складывается новая практика избегания старости. Те­перь старости сторонятся не общественные институты, а каждый отдельный член общества. Старость не исключают в места изоляции как прежде, а хотят истребить в самом себе. Нынешнее поколение пожилых людей на Западе отчаянно стремится подольше удержаться в рядах сексуально привлекательной и жизненно активной генерации, не уступая дорогу молодым¹⁵. В очередной раз происходит обращение к мечтам о вечной юности. Но теперь юность понимается буквально: юность как обладание молодым телом.

Провозгласив тезис о том, что старость — это не болезнь, современное мышление не вполне способно защитить его под натиском консумеризма. Это следует из самих трактовок ста­рости и болезни, уходящих корнями в более фундаментальное представление о Жизни и Смерти. Начиная с Биша, биомеди­цинское знание рассматривает процессы старения, так же как и патологические процессы, а именно, как динамику Жизни и Смерти, как столкновение двух видов упорств, из которых последнее с течением времени неизменно пересилит первое. Как и болезнь, старость оказывается вторжением Смерти на территорию Жизни.

Биша первым разграничил между собой «естественную» и «насильственную» смерть. Первая — это смерть от старости, вторая — смерть от внезапных потрясений тела или от болезни¹⁶. Существуют два вида Смерти, из которых каждый вызывает стойкое отвращение консумеристской культуры. «Насиль­ственная смерть» воспринимается как «социальный скандал»¹⁷, как досадный сбой в системах безопасности, как нечто, что может и должно быть предотвращено. Главным орудием предотвращения «насильственной смерти» сегодня является меди­цина. Поэтому «умирать» теперь означает, как правило, умирать под пристальным медицинским контролем¹⁸.

В этом смысле нормальной должна была бы считаться лишь «естественная смерть» — тихая и спокойная, пришедшая много позже прекращения активной социальной жизни. Но чувствительность консумеристской культуры не выдержи­вает и этой разновидности Смерти. Ведь «естественная смерть» — это Смерть медленно угасающего тела, последняя, так сказать, точка в истории личного исчезновения. Консумеризм, однако, не терпит этого угасания как слишком скром­ного потребления Жизни. Он навязывает телам высокую скорость существования, задает стремительные темпы потребле­ния. В консумеристском мире происходит вытеснение старче­ского тела как слишком вяло живущего.

В день, когда умер Авраам, он ушел из Жизни «преста­релый и насыщенный жизнью»¹⁹. Миллионы людей прежних эпох умирали так же, как и Авраам, успев насытиться Жиз­нью, разгадав все загадки и испытав все переживания, кото­рые могла им дать их Жизнь. Древние люди стояли в круге органической жизни, который исчерпывался простыми проис­шествиями: рождение, юность, зрелость, старость, смерть. Отныне все поменялось. Современный человек уже не стоит в этом круге. Культура бросает его в поток все новых и новых событий, и никто уже не может насытиться и пресытиться Жизнью. Теперь Жизнь не кажется слишком, долгой. Люди не успевают узнать, увидеть и прочувствовать много из того, что им могло бы быть доступно. Поэтому даже «естественная смерть» выглядит слишком жестокой, бессмысленной и несвоевременной.

По этой же причине и старость как зримый предвестник Смерти, выглядит ужасной. Кроме того, старость – это теперь не тот капитал, который можно обменять на власть и почет в обществе. Прожитые годы не конвертируются и в свидетельство стойкости организма в борьбе с различными потрясениями. Их можно лишь с досадой подсчитывать, сокрушаясь, что число этих лет всегда уже слишком велико. В самом непосредственном смысле, годы — это всегда уже лишние годы. Они-то и препятствуют вечной молодости.

Вот почему симптоматика старости столь же удручающая, как и симптоматика заболевания. При консумеризме старость — это та же болезнь, с которой, увы, невозможно покончить. Тем не менее, именно консумеризм предлагает свои лекарства от старости — гимнастику, витаминную диету и нарциссическое бегство к себе.

Когда Биша обратился к исследованиям физиологии ста­рения, он провел различие не только между двумя типами Смерти, но и между двумя типами Жизни — «животной» и «органической». Под действием социального окружения «животная жизнь» в человеке прекращается быстрее. Это и есть старение. «Человек, живущий в обществе, пользуется с избытком животной жизнью, пружины которой устают гораздо значительнее, чем пружины органической жизни. Все из­нашивается в этой жизни под влиянием общественным: зрение — искусственным освещением, слух — слишком часто повторяющимися звуками, в особенности же словом … мы злоупотребляем животной жизнью, природою она заключена в границы, которые мы слишком расширили для назначенной ей продолжительности»²⁰. Согласно Биша, чем интенсивнее культурная активность человека, тем быстрее прекращается в нем животная жизнь, и он впадает в простое растительное существование. Иными словами, причинами ускоренного старения оказывается непомерная вовлеченность в обществен­ную деятельность, пагубное воздействие городской среды, приобретенные вредные привычки и т. п.

На страшно далекой орбите современное консумеристское отношение к старости пересекается с траекторией этих мыслей Биша. Тот, кто желает отдалить гибель своей «живот­ной жизни», должен пуститься в битву за творческое долголе­тие. Среди всех общественных идеалов идеал творческого долголетия вытесняет все остальные. Ценится теперь не просто Жизнь, даже не долгая Жизнь, но активная, насыщенная Жизнь в уме и телесном здравии. При этом крепнет уверенность: если мы сможем защитить себя от общественных потрясений, то старость и Смерть не приблизятся к нам слиш­ком быстро. За творческое долголетие, за молодость платят высочайшим напряжением всех сил и поддержанием готовности неизменно быть бдительным к самому себе. Как и в случае с анорексией, когда дело шло о контроле над весом собствен­ного тела, воспроизводится та же закономерность. В современном мире, когда у человека уменьшаются шансы контро­лировать абстрактные социально-экономические и военно-технические системы, он начинает практиковать жесткий самоконтроль.

Консумеристский мир — это мир непрерывных обновле­ний. Стремление людей замедлить ход собственного времени Жизни — это, как думается, один из возможных ответов на быстроту окружающих изменений. В этом смысле, консумеристские тела, конечно, не расположены к старости, как и вся консумеристская культура. Для культуры этого типа старение тела — слишком быстрое поражение человека в столкновении с миром и его злобным гением — Смертью.

К предыдущим статьям:

Тело без лишнего веса. Случай Anorexia Nervosa

Масс-медийное тело как фантом Homo Immortalis

Консумеристские тела

_________________________________________________________

1 Baudrillard J. Symbolic Exchange and Death. P. 163.

2 Елютина М. Э. Геронтологическое направление в структуре человеческого бытия. Саратов, 1999. С.22.

3 Канетти Э. Масса и власть. М., 1997. С. 270.

4 Цицерон. О старости, I, 2.

5 Foucault M. Governmentality // The Foucault Effect: Studies in Govermentality / Ed. G. Burchell et al. London: Routledge, 1991. P. 87-104.

6 Дыскин А.А., Решетюк А.Л. Здоровье и труд в пожилом возрасте. Л., 1988. С. 131

7 Ярская-Смирнова Е. Социокультурный анализ нетипичности. Саратов, 1997. С. 124-125

8 Условия жизни и пожилой человек. / Под ред. Д.Ф. Чеботарева. М., 1978. С. 3.

9 Грегор О. Не стареть – это искусство. М., 1986. С. 71.

10 Условия жизни и пожилой человек. С. 282-302; Архитектурная среда обитания инвалидов и престарелых. М., 1989.

11 Конопля Е.Ф., Тальчук А.А., Микулич А.И., Бердышев Г.Д. Наследственные и социально-гигиенические факторы долголетия. Минск, 1986

12 Фролькис В.В. Старение и увеличение продолжительности жизни. Л., 1988.

13 Culter S. Aging and Volunatory Association Participation // Journal of Gerontology. 1977. Vol. 32 (4). P. 470-479.

14 Елютина М.Э. Геронтологическое направление в структуре человеческого бытия. С. 83.

15 Mellor Ph. and Shilling C. Modernity, Self-identity and Sequestration of Death // Sociology. 1993. Vol. 27. P. 423.

16 Биша. Физиологические исследования о жизни и смерти. С. 136-137.

17  Baudrillard J. Symbolic Exchange and Death. P. 162.

18 Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. С. 478-483.

19 Бытие, 25: 8.

20 Биша. Физиологические исследования о жизни и смерти. С. 132.