Ива́н Васи́льевич Турчани́нов (30 января 1822 — 19 июня 1901), более известный под американизированным именем Джон Бэйзил Турчин (англ. John Basil Turchin), русский военачальник, полковник Русской Императорской армии, бригадный генерал Армии США во время Гражданской войны в США. Единственный русский, ставший генералом Армии Соединённых Штатов Америки.
Иван Васильевич Турчанинов был представителем дворянского рода, происходившего из донских казаков. Его дядя, П. П. Турчанинов, принимал активное участие в наполеоновских войнах, дослужился до чина генерал-лейтенанта, был одним из соратников М. И. Кутузова. Таким образом, род Турчаниновых входил в элиту Российской Империи.
Родился Иван Турчанинов на Дону, в 1832—1835 годах обучался в Первом кадетском корпусе в Петербурге, затем в войсковой классической гимназии в Новочеркасске. В 1843 году Турчанинов закончил Михайловское артиллерийское училище. Проявив незаурядные способности к воинской службе, был принят на службу в Императорскую гвардию. В чине поручика служил в Лейб-гвардии Донской казачьей конно-артиллерийской батарее Лейб-гвардии Конной артиллерии, участвовал в подавлении восстания в Венгрии. В 1852 году с малой серебряной медалью закончил Николаевскую Академию Генерального штаба в Санкт-Петербурге. Был лично знаком с Цесаревичем Александром Николаевичем, будущим Императором Александром II. Иван Турчанинов принимал участие в Крымской войне 1853-1856 гг., провёл топографическую съемку побережья Балтийского моря, за что получил чин гвардии полковника и был награжден орденом.
В это же время Турчанинов, видя несовершенство общественного устройства России, пришёл к выводу о необходимости реформ, став убеждённым противником крепостного права. С 1853 года Турчин состоял в тайной переписке с А. И. Герценом, в письмах к которому и изложил свои воззрения на судьбу России.
Эмиграция в США
В 1856 году, проходя службу в Польше, неожиданно эмигрировал в США вместе со своей молодой женой Надеждой Дмитриевной (урожденной Львовой). Никаких материальных причин для этого не было, наоборот, к моменту эмиграции Турчанинов сделал блестящую карьеру: он занимал пост начальника штаба корпуса в Польше, пользовался расположением Императора, перед ним открывались блестящие перспективы. Видимо, Турчаниновым двигал авантюризм в лучшем смысле этого слова: желание принять участие в строительстве молодой страны. Вследствие этого в 1858 году в чине полковника он был исключён со службы русской армии.
По прибытии в США чета Турчаниновых сначала неудачно пыталась заниматься земледелием и разорилась. Именно тогда Иван Васильевич Турчанинов изменил свое имя на американский лад и стал называться Джон Бэйзил Турчин, его жена Надежда взяла имя Надин. Познакомившись с реалиями американской жизни, Турчин понял, что в США не меньше проблем, чем в России.
Ниже приводим письмо Турчанинова и отрывок из письма его жены к Герцену, обнаруженные при послевоенной публикации архивов последнего. Они невелики, но весьма красноречивы.
Письмо И.В. Турчанинова А.И. Герцену, из т.н. «пражской коллекции» архива Герцена и Огарева (ЦГАОР, ф. 5770, оп.1., ед. хр. 112)
22 марта 1859
Маттун, Иллинойс
Истинно уважаемый
Александр Васильевич [Герцен – Александр Иванович! — B M]
Назад тому почти три года, — это было, если не ошибаюсь, в начале июня, когда только что кончилась Крымская война и его величество изволил собираться короноваться, — к вам явился в Лондон гвардейского генерального штаба полковник Турчанинов, это был я. Как ни коротко было наше знакомство, но моё желание видеть вас лично, чтобы в наружности вашей прочесть — то ли действительно вы, что мне мерещилось, когда я читал ваши сочинения, было удовлетворено. Я тогда сказал вам, что еду в Североамериканские штаты, и помню ваше замечание: «Скучная земля Америка!..». Признаюсь, я отчасти усомнился в ваших словах; мои заокеанские грёзы были гораздо выше и чище пошлой действительности; не только скучная, но и препакостная земля Америка.
Я не мог оставаться в Европе, частию потому, что моя финансовая часть была скудна для независимой жизни, частию и потому, что мне хотелось приглядеться к единственной существующей в наш век республике и удостовериться на деле и своими глазами в так превозносимой её стоимости.
Разочарование моё полное; я не вижу действительной свободы здесь ни на волос; это тот же сбор нелепых европейских предрассудков и монархических и религиозных начал, в голове которых стоит не королевская палка, а купеческий карман; не правительство управляет бараньим стадом, а бодливые, долларами гремящие козлы–купцы; не «мы божиею милостию» в заголовке всех повелений, а почтенность (respectability) и общественное мнение, которые, как и везде, принадлежат сильным, то есть богатым, а эти, как водится, устраивают вещи так, что только то и почтенно и поддержано общественным мнением, что не противно их интересам.
Эта республика — рай для богатых; они здесь истинно независимы; самые страшные преступления и самые чёрные происки окупаются деньгами. Smart man (по-нашему — ловкач и пройдоха) здесь великое слово; от миллионера и до носильщика, от сенатора до целовальника, от делателя фальшивых ассигнаций до денного разбойника — smartness резко проведена. Будь человек величайший негодяй, в каком бы то ни было классе сословия, если он не попал на виселицу и ловчак, он-то и почтенный; за ним все ухаживают, его мнение первое во всём; его суждениям и приговору верят более, чем библии; он вертит кругом, в котором сам вертится. Итог подобных ловчаков–пройдох в государстве составляет управляющий класс во всех делах; остальная масса — управляемые. Ловкач-капиталист — американский принц, которого почтенность так же не может быть атакована, как почтенность русского царя; первого особа так же неприкосновенна и священна, как особа второго; один раздавит всякого врага жандармами и солдатами, другой долларами и подчинёнными ему разбойниками.
Не хочу много распространяться об этом пошлом, старом мире на новых местах, об его индейском обезьянничестве, об его глубоком мужичестве и необразованности и вообще об его оригинальной, принявшей отчасти свой особенный колорит, чудовищности: это завлечёт меня слишком далеко. За три года на душе накопилось слишком много горечи, смотря на уродливый маскарад этого Нового Света и его дубинного представителя англо-саксона. Скажу только одно, что эта республика постоянна, никогда не износится и будет процветать века веков; везде, где хотите, даже в России, скорей может осуществиться что-нибудь похожее на социальную республику, только не в Америке. Я здесь не вижу людей между природными американцами, а пришлецы или делаются такими же скотами, как туземцы, или шумят в своих бюргер-клубах. — Что касается до меня лично, то я за одно благодарю Америку: она помогла мне убить наповал барские предрассудки и низвела меня на степень обыкновенного смертного; я переродился; никакая работа, никакой труд для меня не страшен; никакое положение не пугает; мне всё равно, пашу ли я землю и вожу навоз или сижу с великими учёными новой земли в богатом кабинете и толкую об астрономии.
До сих пор мне не очень везёт здесь, но я не в претензии на судьбу, я искал этого сам. Я имел под Нью-Йорком маленькую ферму, на которой, несмотря на все мои усилия, не мог жить; искал места по геодезическим работам в береговой государственной съёмке — не успел; на эти вещи здесь более, чем где-нибудь, нужна протекция какой-нибудь личности, а не мемуаров, с которыми я явился. Живу теперь чертежами и рисунками; я отличный художник и очень хороший портретист и вообще рисовальщик и от нужды обеспечен. Одно томит меня: страшная скука американского мира и отсутствие русских. Здесь русских так мало, что я даже подозревать начинаю, есть ли они, не говоря об официальных чиновниках, с которыми, конечно, я не стану знакомиться; и когда я думаю, что на той стороне океана, в Западной Европе, есть больше русского элемента и есть даже русская типография и русский журнал, — сердце прыгает, и страшно картит* перевалиться назад за Атлантик; на жизнь зарабатывать там для меня кажется труднее, чем здесь; притом я хочу приобресть право называться гражданином Северо-Американских соединённых штатов**, чтоб иметь ярлык на некоторую безопасность в толико свободной Западной Европе, и тогда я посмотрю, что делать.
Считая человеческим правом не только не зарывать талант, какой есть, в землю, но смело и громко развивать идеи справедливости, свободы и личной независимости, я посылаю вам две из пиес, написанных мною здесь, для напечатания в вашем журнале. Когда будете писать, уведомьте, понравятся ли они вам, и тогда я могу переслать вам ещё кое-что.
Теперь у меня до вас есть просьба, и вот в чем она. Моя жена, которая имеет несомненный и сильный талант писателя, начала ряд повестей на французском языке; она владеет им прекрасно; по-русски она пишет свободнее и, может быть, даже лучше, но стала писать по-французски из расчёта, ибо французскую повесть можно продать; сюжетом взяты сцены из русской жизни и положение современной женщины. Беспристрастно судя, я нахожу, что повесть, написанная ею теперь, весьма интересна, ведена хорошо и может иметь успех. Так как здесь ничего французского не печатается, то эту повесть продать здесь нет никакой возможности, и мы решаемся просить вас об этом; вы знакомы с публицистами, и, может быть, для вас не будет большого труда уладить это дело, а нам вы сделаете великое одолжение. Так как большинство сцен и лиц, входящих в повесть, принадлежит чисто русской жизни, то я думаю, что порядочно сделанные виньетки имели бы большой интерес для иностранцев; если я узнаю от вас, что это дело может быть улажено и что виньетки могут облегчить продажу или сделать её более выгодною, я сделаю виньетки в карандаше сам, а резаться и литографироваться, конечно, они будут издателем.
Объёмом эта повесть будет равна двум книжкам, таким, как ваша книжка «С того берега».
В настоящее время я живу в городке Маттун, штат Иллинойс; этому городку три года от роду, только; о географическом его положении я могу сказать только то, что он стоит на пересечении двух железных дорог: иллинойской центральной, и Terre-haute and Alton R.R., в нём я дождусь ответа от вас и потом думаю перекочевать или в St.Louis или в Cincinnati, откуда пошлю вам следующее письмо.
Я упростил здесь свою фамилию, не изменяя её сущности и руссицизма; птичий английский рот не в состоянии был произносить моё прежнее имя; думаю, что я буду просить правительство официально укоротить моё имя, во избежание каких-либо могущих при случае возникнуть затруднений.
Теперь я адресую вам письмо на имя Трюбнера и прошу вас уведомить меня, каким образом должен я впредь адресовать мои письма, если переписка наша может составить для вас какой-нибудь интерес.
Если вы слыхали что-нибудь об Евгении Дмитриевиче Григорьеве, многообещающем молодом человеке, бывшем когда-то со мною в большой приязни и сильно желавшем познакомиться с Америкою, — то очень меня обяжете, сказав мне что-нибудь о нём.
Жду от вас ответа и братски приветствую вас. Жена моя, хотя и не знакомая лично с вами, но очень хорошо знакомая с вашими сочинениями, считает правом послать вам также свой привет.
Преданный вам
Иван Турчин
Адрес:
United States of North America
John B. Turchin.
Mattoon, Coles Co. Illinois.
Land office.
Примечания:
* Даль: КАРТИТЬ кого, твер. (зап. картеть, картец) безличн. меня картит, его картит, позывает, подмывает на что, тянет куда или очень хочется чего. Его так и картит в город. || Пск. болеть. Душа картит, болит (Шейн).
** Согласно Закону о натурализации 1795 года, действовавшем в то время, через 3 года иммигрант мог “объявить” о своём желании получить гражданство, а через 5 лет проживания в США — получить гражданство (только для “свободных белых людей”).
Сам Герцен в 1851-1853 подумывал о переезде в Америку. В феврале 1854 он был как “русский республиканец” приглашён к консулу США в Лондоне на обед в честь Гарибальди. Но уже в 1855 он пишет в одном из писем: «А право, в Америку не хочется». Издание «Полярной звезды» он начал как раз в 1856 году, 2-я книжка вышла в мае, незадолго до визита к нему Турчанинова. Ещё в 1857 Герцен писал об Америке: «Величайшая идея, развитая Соединёнными Штатами, — чисто англо-саксонская, идея самоуправления, т.е. сильного народа с слабым правительством, самодержавия каждого клочка земли». Концепцию «социальной республики» он излагал в своих «Письмах из Италии и Франции».
Письмо Н.А. Турчаниновой (сохранилась лишь часть, ЦГАОР, ф. 5770, оп.1., ед. хр. 129)
Посылаю вам мою повесть; не знаю, понравится ли она вам и суждено ли ей быть напечатанной, но, во всяком случае, благодарю вас за вашу снисходительную готовность заняться ею. Эта повесть написана по-французски, потому что я не предполагала возможности напечатать и сбыть что-нибудь русское; все, что я могу написать, будет необходимо антиправославное и антиверноподданическое и потому не может идти на святой Руси; в Полярной же звезде нет места ни для лёгкой литературы, ни для объёмистых рукописей. У моей княгини найдётся, вероятно, множество руссицизмов, несмотря на то, что я довольно порядочно знаю язык; обороты и лёгкость выражения теряются, когда нет случая употреблять язык, а я вот уже три года не встречала ни одной души, говорящей по-французски.
Иван Васильевич писал вам о том, что мы нашли в Америке; прибавлю, с своей стороны, несколько слов о предметах, преимущественно для меня интересных. Американская женщина, принадлежащая к высшей «respectability» — тщеславнейшее, надменнейшее и пустое создание. Наряды, чванство, желание блеснуть, сыграть роль принцессы, леди — идеал её жизни; нигде роскошь туалета не доведена до такого бессмысленного излишества; нигде так открыто нагло не кланяются деньгам; тут даже нет наружного приличия в этом отношении: на улице и в лавке, в церкви и в бальной зале вы услышите на разные лады высказываемое одно и то же, а именно, что деньги делают человека и что без денег человек — дрянь, не стоящая уваженья. И, несмотря на это жидовское идолопоклонство, несмотря на глупое направление высшего класса и глупое обезьянническую подражательность низшего, тянущегося из всех сил за fashion и respectability, здесь встречаются вещи удивительные, делающие глубокое впечатление. К этим явлениям, независимым от народного характера, напротив, противоположным ему и как-то чудно порождённым свободой, лежащей в основании их жизни, принадлежит известная Lucy Stone, с своей непреклонной мыслью о личной независимости женщины, та самая Lucy Stone, которую разные благонамеренные журналы в Европе и здесь стараются выставить с такой глупо-смешной стороны. К ним же принадлежат два маленьких училища женщин-докторов, заведённых несколько лет тому назад: одно — в Филадельфии, другое — в Бостоне. В одном из этих училищ я прослушала курс и, признаюсь вам, не раз, стоя с анатомическим ножом в руках у диссекционного стола с тем сосредоточенным чувством, которое навевает на душу смерть, я вздрагивала от удовольствия, слушая подобные восклицания, вырывавшиеся у женщин, занятых, как и я. «Magnificent! beautiful!» — выкрикивала дюжина молодых женщин, толпясь около какой-нибудь удачно обнажённой сети нервов или искусно выслеженной артерии. «Вот она, — думала я с гордым трепетом, — та самая слабая женщина, годная только для детской или бальной залы!». Училища эти состоят под жутким гонением мужского медицинского сословия, составляющего здесь необыкновенно многочисленную касту недоучек, спекуляторов и интригантов, падких на деньги. Respectability смотрит на них с полнейшим пренебрежением, не понимая, как водится в подобных обстоятельствах, эту попытку привить к женской жизни деятельность, так свойственную женской натуре и так существенно необходимую для общества, где больная женщина часто, очень часто, остаётся без помощи, потому что не решается искать её у доктора-мужчины. Училища эти лишены средств; женщины, которые в них учатся, принуждены дополнять то, чего не достаёт, учась частным образом, но всё-таки они держатся, несмотря на гоненья. Это известная вам первая церковь христиан в Риме. Какая будет их судьба вперёд не знаю, но для меня они — утешительнейшее явление современной жизни, осязательный намёк на то, что могло бы быть. Вообще свобода на деле — великое дело! Несмотря на воловью английскую натуру, несмотря на корыстолюбивое направление и тупоумную надменность yankee, здесь встречаются вещи, способные укрепить веру в возможность и необходимость свободы и self-government.
___________________
В конце жизни Турчины впали в бедность. Иван Васильевич написал Императору Александру II прошение о разрешении вернуться в Россию, но получил отказ…
wikipedia.org
mysniq.livejournal.com
По наводке: aftershock.su
Читайте также: Синдром Герцена